ИДИОТ

- Идиот! – вопила жена, - куда ты сейчас пойдешь? Ночь и ливень на улице! Дома сиди! – в бигудях вся такая, в ночнушке, глазищи красные, шипит… А я то что мог поделать? Не купил вечером пачку, не заметил, что сигареты кончились, а курить-то хочется! Надо в магазин идти, а то не усну.
- Дорогая, ну что ты так сердишься? – успокаивал я, - сейчас быстренько в круглосуточку сбегаю, пачечку куплю и мигом назад! Даже не промокну, вот увидишь. Да и зонтик с собой возьму…
- Какой зонт, придурок?! – не унималась она, - прохудился твой зонт! Полгода без зонта живем, зарплату свою целиком на свои сигареты тратишь, в доме ни копейки нет! С зонтиком он за сигаретами пойдет… Идиот! Ночь же! Дождь!
- Дорогая, я быстро, вот увидишь. Не сердись, ты же у меня такая хорошая, - я постарался поцеловать ее в лобик, но в ответ получил в живот, - Иди поспи, а я пока слетаю…
- Идиот! – она хлопнула дверью в спальню. Она всегда была такой, всегда на меня кричала, не важно по какому поводу.
Я немного успокоился. Глаза слипались, мне сильно хотелось спать, но я знал, что не смогу уснуть без дозы никотина, а если смогу – мне все равно не приснятся сигареты. Чтобы как-то развеять сонливость, я решил умыться. Включил ледяную воду, набрал в ладони и опрокинул на лицо. Сразу стало свежо, на секунду даже перехватило дыхание. Я взглянул в зеркало. Оттуда на меня уставшими глазами глядел небритый мужик. Зевнув, он равнодушно произнес: «Идиот». А я решил, что за такие выпады его непременно нужно побрить.
Когда я уже заканчивал бриться, на кухне засвистел чайник. Я мигом бросил бритву и помчался туда. Переставив чайник на холодный круг, я успокоился. Вроде не проснулась. А то опять начнется… Остатки пены с лица я смыл в кухонном умывальнике. Взял кружку, бухнул туда три ложки кофе и налил совсем немного кипятка. Тщательно все перемешав, проглотил. В следующую секунду меня начало тошнить. Дело привычное, я, не растерявшись, присосался к крану и стал беспрерывно пить воду. Я выпил не менее литра, отодвинулся от крана и бесшумно срыгнул. В тапках дырка, надо бы зашить… На часах было пол-четвертого.
Я вышел на улицу. Есть выражение «дождь льет как из ведра». Несомненно, про очень сильный дождь, но тут было нечто еще сильнее. Казалось, что поток воды с неба даже не был разбит на капли. Взрыв дождя бил водопадом на землю. А до ближайшего открытого магазина было далеко. Пришлось бежать. Пробежав метров тридцать, я вдруг понял, что промок до нитки. Хорошо еще, что я оказался очень предусмотрительным. Я не стал брать с собой ни часов, ни телефона, ничего, что могла бы повредить вода. Даже деньги взял монетами, а не банкнотами. Я плюнул и пошел спокойным шагом. Капли падали на мою голову, на плечи, на грудь и спину, поток воды обливал меня со всех сторон. Я быстро замерз, и у меня застучали зубы. Чтобы не умереть от холода, нужно было немного отвлечься.
На улице не было ни души. Никого! Ни собак, ни бомжей, ни машин… Я был совершенно один. Ну не идиот ли, а… Идиот… Четыре часа ночи, ужасный ливень, а я на улице. Вспомнилась поговорка про «хорошего хозяина» и «не выпущенную собаку».
Дождь создавал сильный шум вокруг. Сначала, я слушал только его, шум воды. Но потом он зазвучал иначе, вовсе не как шум, стал похож на фон для других звуков. Мне показалось, что я отчетливо слышу стук своих промокших ботинок и его гулкое эхо, отраженное от стенок домов. И больше никаких звуков. Да, я был совсем один, мне даже начало это нравиться. Раньше, когда бы я ни был на улице, кроме меня всегда кто-нибудь там находился, а так как сейчас – первый раз в жизни. А что, если б я этого никогда не почувствовал? Меня обуяла непередаваемая радость! Я шел и улыбался самому себе, смеялся как ненормальный, подпрыгивал, пока вдруг не почувствовал еще кое-что. После кофе, стараясь притупить рвотные позывы, я выпил из крана слишком много воды. Мне захотелось в туалет. Оценив ситуацию, я быстро принял решение. Я не стал никуда сворачивать, не стал расстегивать штаны, а, беспрерывно умываемый таким невероятным количеством воды, я расслабился прямо на ходу, не останавливаясь. Мне мгновенно стало легче, а я почувствовал себя еще счастливее. Захлебываясь дождем, я хохотал громче и громче. Я шел, пританцовывая. Как, оказывается, хорошо, иногда, быть идиотом!
Ноги несли меня к магазину. За прилавком сидела сонная тетя. Чтоб не уснуть, она разгадывала кроссворд. Я взглянул, разгадано было всего пять-шесть слов. Должно быть, в четыре часа утра ее голова совсем отказывалась работать. Еле слышно играло радио.
- Петра! – бойко произнес я, сунув ей два пятака, - Скучаете? Не хотите ли проветриться?
Тетя взглянула на меня, потом за окно, и, убедившись, что дождь льет так же сильно, лениво произнесла:
- Погода нелетная.
Я попросил у нее полиэтиленовый пакетик, замотал в него пачку и сунул в карман. А затем, распрощавшись, вышел.
- Идиот… Воды мне нанес… - сквозь зубы прошипела тетя.
Внутри меня было что-то, что уже не хотело курить, мне вдруг показалось, что я вышел на улицу только потому, что я идиот. Да, и мне эта мысль понравилась! Я забыл обо всем, я уже совсем не мерз, все было прекрасно! Когда я подходил к дому, уже светало; дождь превращался из ливня в обычный, проливной. Если прислушаться, можно было услышать даже пение птиц.
Мне казалось, что этот святой дождь смыл с меня всю грязь, которой поливала меня жена, смыл мою никотиновую зависимость, смыл всю мою злобу, затаенную на сослуживцев, ЖЭК, президента, плохую карму… Я вдруг почувствовал свой разум очень ясным, а свои намерения такими чистыми… Никогда не смогу передать это словами.
Мое получасовое путешествие показалось мне целой вечностью, или даже отдельной жизнью, я шел, и все никак не мог прийти в себя. Но когда я заходил во двор, я увидел то, что, мягко говоря, меня удивило. Мой сосед суетился вокруг вывешенного ковра, и со всей дури колошматил его хлопушкой. Он пыхтел и крякал от усердия, ходил то вправо, то влево. Дождь, хоть и устал за ночь, спуску не давал. С ковра капала вода, он был таким же мокрым, как моя одежда. У меня от увиденного просто глаза на лоб полезли, я был в бешенстве!
- МУДАК!!! – орал я, - ПРИДУ-УРОК! И Д И О Т ! ! !
Он издалека замахал на меня хлопушкой. Я, покрасневший от гнева, скрылся от дождя в сухом подъезде, и, наконец, закурил. Я медленно поднимался по лестнице, шаркая ботинками и вдыхая жгучий дым. И плевать, что скажет жена.

КМС (Какие мы святые, вроде)

Я все чаще вспоминаю, как мы познакомились. Это было в детском саду. Мама привела меня в комнату, где было много других детей, и оставила до самого вечера. Я не помню точно, где это было, плохо помню воспитателей…
А ИХ я запомнил очень хорошо. Это были Миша, Марина и Глеб.
Глеб был самым красивым из нас. При нашем возрасте не было важно, мальчик ты или девочка, было одно слово на всех: «ребенок». Поэтому именно Глеб, а не Марина, был самым красивым ребенком. У него были большие голубые глаза и темные волосы, должно быть, именно это очень редкое сочетание делало его таким симпатичным.
Марина была «пацанкой». Так называли девочек, которые свободно входили в мальчишечью компанию. У Марины не было подруг, а были только мы. Она вела себя как мальчишка, одевалась как мальчики, никому из нас и в голову не приходило, что ее можно стесняться. А с другими девочками я не общался вовсе. Приятнее думать, что они просто были мне неинтересны.
Мишка был настоящей бестией. Натуральный герой карикатур. Он не мог ни минуты усидеть на месте, про таких воспитатели говорили «шило в попе». Не знаю почему, но когда я начинаю вспоминать маленького Мишку, он непременно оказывается в дурацких желтых шортах.
Я хорошо запомнил тот день. Этот бес схватил меня за рукав и потащил за собой в угол игровой комнаты:
- Посли показу!
Я испугался.
- Сьто? – спросил я, пытаясь упираться. Я был очень взволнован, я его боялся.
- Тихо ты! Больсую муху! Я за веландой поймал!
В углу, куда он меня привел, одиноко сидел Глеб. Рядом с ним была Марина. Она пыталась по батарее влезть на подоконник, а в руках ее были два кубика, которые ей очень мешали.
Я не очень верил в существование «больсой мухи». Мне казалось, Мишка задумал что-то недоброе. Но тут он вынул из кармана желтых шорт спичечный коробок. Его он тоже нашел за верандой.
- Спички! – взглянув на нас, подумал Глеб.
- Спи-ицки-и? – взглянув на нас, сказала Марина. Мы определенно привлекли их внимание. Мишка, убедившись, что воспитатель не смотрит, приоткрыл коробок. В следующую секунду в открывшуюся щель уже смотрели четыре пары глаз. Я был поражен. В коробке и правда сидела гигантская муха.
- А она зивая? – спросила Марина. Глеб посмотрел на нее своими большими глазами, а затем на Мишку. Тот молча закрыл коробок и тряхнул. Все затихли и прислушались. Сначала послышался шорох. Затем кратковременные жужжания. Марина сказала, что муху непременно надо выпустить, чтобы она не умерла. Я согласился с ней, но предложил сделать это позднее. Мишка хотел оторвать ей крылышки и лапки, но нам с Мариной удалось его переубедить. Глеб промолчал.
Мы выпустили муху вечером, когда нас забирали из садика. Она еще была жива, но не смогла лететь, а только уползла в траву. Как я потом узнал, это был овод. Но это неважно.
Важно то, что мы познакомились.
Глеб, несмотря на свою молчаливость, уже умел читать. Когда ему исполнилось четыре года, он уже читал складно, лишь иногда обрывая слова на слогах. Но самым удивительным было то, что он умел читать и по-английски. В игровой комнате у нас стоял шкаф, в котором было много разных цветных коробочек.
Блендамед, - читал Глеб, - Колгейт, Сорти…
Мишка утверждал, что Глеб выдумал эти слова, но мы с Мариной все равно верили. А Глеб говорил, что не любит читать книжки, где много картинок.
Мы все жили в одном доме, и поэтому родители нас отпускали гулять и после смены в садике. Мы с Мариной любили лазить по деревьям. Мама говорила, что девочек всегда надо пропускать вперед, поэтому Марина залазила на дерево первой. Я тогда не понимал, что это не тот случай. У нее здорово получалось, она всегда взбиралась выше меня, а потом ловко спускалась. Мне казалось, это очень высоко. Но Мишка все равно лазил выше. А Глеб ждал нас внизу, играя в песке.
Как-то раз Мишка притащил в игровую шприц, который нашел на улице. Он набирал туда воду и брызгал в девочек. От этого девочки сильно визжали. Но потом на визг пришла воспитательница и отобрала у Мишки шприц, а вечером показала его Мишкиной маме. Они разговаривали, а мы переживали. Помню, Марина сказала, что Мишку накажут. Я подумал, что меня тоже могут наказать, хотя, причин для этого не было. Глеб сказал, что если бы на шприце была игла, то шприц стрелял бы намного дальше, а воды хватало бы на большее время. Мишка поглядывал на маму и волновался, кидая камешки в песок.
Во время прогулки в садике мы с Мариной остались без присмотра воспитательницы. Мы подошли вплотную к забору, обычно нам запрещалось это делать. Маринка предложила пролезть через забор, а потом обратно. Я согласился, но мы не могли решиться. Мы стояли, вцепившись в этот забор, и поглядывали то на группу, то за забор.
- Мальчишки! Куда полезли?! – услышали мы от соседней веранды. Нам кричала чужая воспитательница, - А, ну, назад!
И мы быстро побежали к своей группе, захлебываясь смехом. А потом рассказали Мишке и Глебу, как Марину перепутали с мальчиком. Они тоже смеялись. Глеб отметил, что Марина и вправду была очень похожа на мальчика, а Мишка стал изображать девочку, в надежде, что его тоже могут перепутать, и мы повеселимся.
Со-о… Оди-ин… да-а-а… те-е-е… - читала Маринка на коробочке Colgate. Глеб поправлял ее, объясняя, что английские буквы не такие как наши, а просто похожи. Скоро Марина научилась читать «Колгейт». Она заявила, что хочет стать переводчицей, когда вырастет. Мы с Мишкой важничали, говоря, что нас не волновал ни английский, ни выбор профессии. На самом деле, мне хотелось стать певцом, а Мишке – боксером.
- Кода я выласту, я буду самым сийным, я сех побью! – хвастался он. А потом добавлял, - Злых, конесно. А доблых - не буду.
Я, Марина и Глеб – мы были добрыми. Мишка нас бить не будет.
В нашем районе была всего одна школа. Родители наши были знакомы, поэтому, постарались отдать нас в один класс. Класс они выбрали с каким-то уклоном, а может, просто с углубленным изучением предметов. Тогда это называлось «гимназический». Нам не было известно, что это значит, а Мишка предположил, что там нам придется заниматься гимнастикой. Это «гимнастический» класс, как он утверждал. В любом случае, так просто туда попасть было нельзя, и нам пришлось сдавать экзамены. Это был первый экзамен в моей жизни. Мы рисовали какие-то флажки, а потом нам предложили найти пропущенные буквы в словах «дом» или «дым», «кот» или «кит», и объяснить. А еще проверяли технику чтения. Глеб быстро справился с этими заданиями, и его мама была довольна. Нам с Мариной пришлось потрудиться. Не помню, хорошо ли у нас получилось, помню только, что Мишка сдать не смог, и ему пришлось идти в другой класс. Мы очень переживали за него, а еще больше – за себя. Школа была для нас чем-то загадочным и неизвестным, несмотря на то, что мы много раз видели учеников и учителей в мультфильмах и кино.
Наше первое Первое сентября. Мы всегда договаривались встретиться утром около Мишкиного подъезда, который был самым удачным местом для наших встреч. Мы жили в пятиэтажке с тремя подъездами. Глеб жил в первом, мы с Мариной в третьем, а Мишка во втором, в серединке. Но в этот день нам пришлось идти в школу не вместе, потому что мы были с родителями. Мой папа был на работе, и со мной пошла мама. Глеб тоже был с мамой. С Мишкой пришли оба родителя. А с Мариной – только папа, потому, что мамы у нее не было.
Мы долго стояли на площадке перед школой вместе с другими ребятами, отчего у меня сильно устали ноги. Мама до этого предупреждала меня о линейке, а я не понимал, и отвечал, что мне не нужна еще одна. Мы стояли вчетвером и почти не разговаривали. Выступал мужчина, а после него какие-то женщины. Мы не понимали, что они говорят, наверно, это было для родителей. Но нам были рады. А может, нам просто так казалось.
Когда это кончилось, родители ушли, а нас с другими ребятами повела за собой какая-то женщина. Она показывала нам школьные кабинеты. В одном из них стоял аквариум. Марина сказала, что хочет завести рыбок. Я сказал, что от них мало пользы. А Глеб сказал, что Мишка куда-то подевался.
- Наверно, он ушел с другим классом, - догадались мы. Было грустно.
Потом нам показывали какую-то тетеньку, которая переливала жидкости из одной пробирки в другую. Вода из-за этого меняла свой цвет. Было интересно.
А потом женщина, которая водила нас по кабинетам, призналась, что она теперь наша учительница. Звали ее Ольга Николаевна. Было непонятно, хорошо это или плохо.
Первые три класса я почти не помню. С другими ребятами мы почти не общались. Только у Марины появилась какая-то подруга, но, как я сейчас понимаю, подругой ее назвать было трудно. Они просто немного общались. А Мишка рассказывал, что он постоянно ссорился с каким-то мальчиком из своего класса. В третьем классе они, наконец, подрались. Потом Мишка с месяц ходил с подбитой губой, а тот мальчик - с фингалом. Марина за него сильно переживала, просила его больше не драться. А мы с Глебом сказали, что не любим драки.
- Я не люблю драться! – сказал Глеб. Он и не умел.
- Я тоже! – сказал я. Я тоже не умел.
- Когда я вырасту, я его побью! – бойко заявлял Мишка. Он не сдавался.
- А он ведь тоже вырастет! – пыталась приструнить его Марина. Она переживала.
Потом раны Мишки зажили, и мы забыли о драке.
Какая-то стеснительная девочка из нашего класса написала Глебу записку. Там говорилось, что он очень красивый. А еще было предложение дружить. Но девочка была настолько стеснительной, что забыла подписаться, и Глеб так и не узнал, чьих рук это дело.
- Может быть, просто мальчишки шутят, - полагал он. Мишка утверждал, что ему в классе тоже признавались в любви, но никаких записок нам не показывал, и проверить это было трудно. Но в пятом классе он и правда стал выходить из школы с какой-то девочкой, которую, как оказалось, звали Оля, а потом провожал ее до дома, неся сразу два портфеля. Раньше я видел это только по телевизору. А нам с Мариной никто ни в чем не признавался. Достаточно было того, что мы любили друг друга. И Глеб нас любил. И Мишка.
Мы часто видели Маринкиного папу.
- Хорошо, что у меня не такой папа, - думал Глеб, глядя на небритого полупьяного дядьку. Ему становилось грустно.
Нам с Мишкой тоже не нравился ее папа. Зато мы стеснялись родителей Глеба. Они были очень красивыми, всегда прилично себя вели, и в квартире у них всегда был порядок. Мне нравилось там находиться. Там даже мебель была расставлена как-то по-особому. Глеб, как говорили, был «мальчик из интеллигентной семьи». На самом деле он был таким же, как мы.
У Мишки дома мне нравилось меньше. У него было мало мебели, не было телевизора. Зато всюду лежали старые игрушки, в которые играли еще его родители, и нам можно было поиграть. У него был плюшевый медведь с оторванным ухом и пуговкой вместо левого глаза. На этом медведе постоянно оседала пыль. Мишка с ним не играл. Мы любили кидать друг в друга поролоновые шарики. Их у Мишки было много, поэтому у нас получались своеобразные «войнушки». Мы носились по всей квартире с криками и дикими воплями, а Марина визжала. Мишкины родители никогда не делали нам замечаний. Лишь однажды тетя Ира сказала нам, что дядя Саша уже спит, и предложила взять шарики на улицу. Там тоже оказалось очень весело. Один дедушка и две бабушки, сидевшие у подъезда, притихли, когда мы начали играть. Им нравилось за нами наблюдать. А мы уже привыкли к этому и не обращали на них внимания.
Глеб чаще отказывался от таких игр.
- Я не люблю бегать! – говорил он.
- Это же очень весело! – уговаривала его Марина. Мы с Мишкой поддакивали за ее спиной. Иногда Глеба все же удавалось уговорить. Во время таких игр его трудно было узнать, он оказывался довольно прытким и не уступал нам в мастерстве. Когда наступал вечер, мы собирались домой, а Глебу не хотелось уходить, и он предлагать поиграть еще. Мы удивлялись ему. На другой день он вновь отказывался играть.
Летом Маринка с папой уезжала к бабушке в село. Она рассказывала, что там у нее настоящая изба, и даже есть теленок. А мы с Глебом и с Мишкой никогда не были в деревнях.
Как-то раз мы пришли к Глебу домой, его родители оставили нас одних. У него почти не было игрушек, были только книжки, но нам удалось найти забаву. Мишка заметил, что если налить в унитаз немного шампуня и смыть, то там появляется пена. В ванной стоял какой-то необычный шампунь. Мы лили его в воду небольшими порциями, но он не спешил растворяться, а распадался на «обрывки». Мы наблюдали за этими «шампуневыми червячками» в унитазе, а потом спускали воду из бачка. И правда, при смыве появлялась пена. И приятный запах. Маринка сказала, что надо налить еще, чтобы пены было больше. Глеб сомневался в правильности использования шампуня, а мы с Мишкой лили. Мы извели два флакона с шампунем, однако наполнить пеной унитаз до краев не получилось. Потом пришли родители Глеба, и мы решили, что нам пора домой. Утром в школе Глеб сказал нам, что его наказали, а мы не догадались извиниться.
В пятом классе я впервые списал на контрольной. У Марины. У меня появилось халатное отношение к учебе, а она была гораздо ответственнее меня. И старательной, как девчонка. Списал я всего одно задание, поэтому делал вид, что я бы и самостоятельно справился. Но привычка списывать у меня осталась. Глебу не приходилось хитрить на контрольных, он сам прекрасно разбирался в предметах. Мы с Мариной сидели за одной партой, а Глеб – позади нас, он тоже иногда меня выручал.
В школе мы почти не виделись с Мишкой. Родители пытались перевести его в наш класс, но им отвечали, что проще принять к нам ребенка из другой школы, чем из простого класса нашей. Мы переживали за Мишку.
Мишка до сих пор провожал Олю до дома. Мы ревновали, а Глеб успокаивал нас.
- Все хорошо, - говорил он. Но мы все равно ревновали.
Бывали дни, когда мы не видели Мишку даже в школе. Нам с Мариной казалось, что он перестал с нами дружить.
Однажды, когда мы были в гостях у Глеба, я заметил, что шампуня на старом месте больше нет. Я вернулся в комнату, где мы сидели, и спросил, куда подевался шампунь.
- Мама теперь прячет его, – ответил Глеб. Мне стало стыдно.
Весной Мишка придумал замечательную забаву. Когда снег только начинал таять, появлялись лужи, и всюду была слякоть. Мы выбирали самую глубокую лужу на тротуаре, которая сильно мешала прохожим, и забрасывали ее мокрым снегом, пока никто не видел. На поверхности лужи наш снег выглядел точно так же, как и на дороге. Мы даже сами порой не могли различить капкан. Дальше начиналось самое интересное. Прохожие, все до единого, наступали в нашу лужу и пугались. Нам было очень трудно сдержаться от смеха. Это было очень весело, и мы провели у этой лужи целую неделю. А потом какой-то молодой парень в пиджаке и с цветами, попался в нашу ловушку и поскользнулся, угодив прямо в лужу. Он сразу догадался, что все это наших рук дело. Он вскочил, а потом пытался догнать нас, но у него ничего не вышло. Больше мы не ходили к луже. А Глеб и так не ходил.
- У меня нет резиновых сапог, - говорил он. А про того парня мы ему в школе рассказали.
В седьмом классе у меня был второй экзамен. Это был уже настоящий экзамен, а не такой, как в первом классе. Мы с Глебом пришли в пиджаках, а Марина пришла в своей обычной одежде. Алгебра. Мы по очереди брали билеты, а потом садились каждый на свое место так, что списать было нельзя. Не то, что бы я ладил с алгеброй, но билет мне попался простой. Я уткнулся в листок и начал строчить, словно боялся не успеть. Марина с Глебом не торопились. Поначалу я изредка поглядывал на них, старался писать еще быстрее, чтобы обогнать, а потом с головой ушел в работу. Мы получили пятерки. Я был на седьмом небе от счастья. Я не списывал! Я сам! Мы возвращались домой, и я представлял себе, как обрадуются мама и папа, когда узнают о моей оценке.
- Я так рад! – радовался Глеб, - первый экзамен и на пятерку!
Маринка сказала, что отец вряд ли ее похвалит, он этого никогда не делал. А в Мишкином классе такого экзамена не было.
Но Мишка все равно был рад. За нас. А того парня, с которым он дрался, перевели в вечернюю школу, и мы его больше не видели.
Зато Мишку мы стали видеть чаще. Мы нашли у него дома старую гитару. Как сказал дядя Саша, это гитара из армии. Мы каждый день заходили к ним в гости, просили настроить гитару, а потом закрывались в комнате и учились играть. Уже в первые два дня каждый из нас отменно играл «Кузнечика». Даже Марина. Потом мы выучились играть «Во саду ли, в огороде…», это оказалось еще проще. На этом наш творческий запас иссяк. Мы обратились к дяде Саше за помощью. Он долго отказывался, ссылался на отсутствие у него слуха и голоса, но мы знали, что ничего невозможного нет, и не сдавались. Начиная с того дня, мы каждый день звали его в Мишкину комнату, где, затаив дыхание, слушали солдатские песни. Репертуар дяди Саши был не очень велик, и очень скоро песни начали повторяться, но мы готовы были слушать одно и то же сотни раз. Я не разбирался, хорошо ли он поет и хорошо ли играет, мне просто нравилось. Слушая его песни, я представлял винтовку на своем плече, грязный бушлат, запах костра и тушенку. Мне тоже хотелось в армию. И после каждой песни мне становилось грустно и… Хорошо. Мишка важничал, делал вид, что папины песни докучают нам, но на самом деле, в глубине души он им гордился.
- Если б мой папа так умел… - думали Марина и Глеб.
Потом и тетя Ира стала слушать вместе с нами песни дяди Саши. Она по-секрету сказала нам, что никогда раньше не слышала, как он поет. Во время его пения, у нее наворачивались слезы. Мы никогда ее такой не видели.
Мы никогда не говорили с родителями об этом. О мате первым заговорил Мишка. Мишку научили материться в классе, а он учил нас. Он показал нам несколько основных слов, которые мы пытались склонять, и у нас получались новые слова, которые имели уже другое значение. Было интересно. Маринка сказала, что от папы ей приходилось слышать много различных выражений и словосочетаний. Она передавала нам слова своего папы, а мы с Мишкой преобразовывали их еще изящнее. Однако, это продлилось недолго.
- Как вы можете материться, это же некрасиво! Особенно, когда рядом с вами девочка, - хмуро высказывался Глеб. Нам с Мишкой казалось, что Марина и «девочка» это не одно и то же. Но, признаться, слова Глеба задели нас, и мы перестали материться. Когда я пришел домой, я не мог уснуть, в голове моей звучал голос Глеба. После той ночи мат начал напоминать мне противного Маринкиного папу. А мои, Мишкины родители и родители Глеба никогда не матерились.
В сентябре мы узнали, что погибла девочка из девятого класса. Мы тогда учились в восьмом. Я не помню, как ее звали, мы не были с ней знакомы. Рассказывали, что она с другими ребятами из своего класса ушла в поход, там они купались, и она утонула. По всей школе был объявлен день траура. В коридоре на стенде висела ее фотография, на переменах стояла тишина, а нам на всех уроках приходилось выслушивать от каждого учителя о том, что и как произошло. Мы даже почти не занимались. Я чувствовал себя подавлено. Я видел, как грустила Марина, и мне становилось еще хуже. А она смотрела на меня, и грустила еще больше. Глеб сидел угрюмый.
- Что сейчас творится с теми ребятами, которые ходили с ней в поход?.. – думал он. Он беспорядочно водил карандашом по бумаге, оставляя на ней неровные следы. Даже Мишка в тот день вел себя крайне сдержанно.
Лишь когда день подходил к концу, нам стало немного лучше. А утром мы больше не видели той ужасной фотографии.
В пятнадцать лет мы начали больше читать. Книги из школьной программы продолжала читать только Марина. Иногда ей попадались произведения, которые она читала без перерыва. Тогда она с головой погружалась в чтение, забывая о сне и еде. Отец ее сильно ругался, когда ночью входил в комнату, где в свете ночника читала Марина. Ей постоянно хотелось, чтобы в следующий раз учительница задала прочитать книгу еще интереснее. Но так было не всегда. Я читал то, что она советовала. Первой такой книгой была «Герой нашего времени» Лермонтова. Я с удовольствием прочел этот ряд рассказов, после чего решил, что Маринкиным вкусам в литературе можно доверять. Мишка любил фэнтези. Первую книгу ему дала Оля, та самая девочка, которую он провожал до дома. Это был «Хоббит» Толкиена. Я помню, как бережно Мишка относился к этой книге. Закладкой в ней был аккуратно сложенный вдвое фантик от конфеты. Этот фантик прыгал примерно на десять страниц, после того, как Мишка брал в руки книгу. Но прыгал часто. Вскоре у него появилась книжная полка, которая начала пополняться толстыми красивыми книгами. Глеб читал быстро и много, гораздо больше нас. Он читал «авторами». Нет смысла говорить о каких-то конкретных произведениях. Глеб целиком прочел Достоевского, Булгакова, Толстого, Лермонтова... У его родителей была замечательная домашняя библиотека, где он и брал книги.
Но больше всего мы любили «Мастера и Маргариту».
Папа все время ругал меня за то, что я пил «холодный», как он говорил, чай. На самом деле, мой чай был довольно горячим. Я наливал кипятка в кружку, а потом разбавлял его холодной водой, и заваривал чай.
- Чай должен быть горячим, - утверждал папа, - а то, что ты пьешь – это мешанина какая-то. Весь вкус своей холодной водой портишь.
Но я все равно не пил горячий чай. Я удивлялся Марине. Когда я угощал ее чаем, она просила меня, чтобы я заново кипятил чайник. Если чай был налит не из кипящего чайника, то он казался ей холодным. Я боялся даже притронуться к кружке с кипящей водой, а тем более, пить оттуда. Глеб не очень любил чай. Он заваривал очень крепкий кофе. Он говорил, что это стимулирует какую-то деятельность в организме. Кроме того, ему просто нравилось пить кофе, он наливал в кружку кипятка, а потом терпеливо ждал, пока остынет. Он не добавлял холодной воды. Мама говорила Мишке, что кофе вреден для здоровья, и Мишка пил чай. Горячий. А я не знал, кому больше верить, тете Ире или Глебу.
В старших классах мы с Глебом стали очень рассеянными. Я до сих пор плохо готовился к урокам, забывал про домашние задания, а Глеб был способен забыть все на свете. Вообще, он был умным, только его знания не были практичными. Маринка была очень собранной.
- А ты что, не приготовился?! – удивленно спрашивала она меня перед каким-нибудь важным уроком. Я никогда не забуду выражения ее лица.
- Нет, - улыбаясь, отвечал я. Глеб тоже редко готовился к занятиям, но за него она не волновалась. Ему каким-то образом всегда удавалось выйти сухим из воды. Мы все сваливали на то, что он умный и умеет решать задачи и отвечать на вопросы без подготовки. А мне, когда я не был готов, помогала Марина. Мишка тоже безответственно относился к урокам.
А еще, он начал курить. А мы не переносили запаха дыма, и курить отказывались. Но когда я впервые попробовал, я был удивлен. Дым оказался совсем не таким, как я чувствовал, если рядом курил кто-то другой. Дым был неприятным, но манящим. Мишка руководил правильностью моего курения. Он следил, что я бы вдыхал дым в легкие, и не оставлял его во рту. Когда у меня, наконец, получилось целиком выкурить сигарету, я почувствовал, что у меня сильно кружится голова, мне показалось, что я могу упасть в обморок. Но ничего не случилось. А когда я в другой раз курил, такого уже не было, я чувствовал лишь легкое головокружение, а потом и оно прошло. Глеб отказывался курить.
- Это очень вредно, - говорил он, - а еще и привыкание вызывает. Никотин нарушает правильную работу организма.
Он не был сторонником жесткой охраны здоровья, но в вопросе о курении придерживался только такой точки зрения. Он был непреклонен. А Маринка не курила, потому, что курил ее отец. Она и не пила, потому, что пил он. Она говорила, что сделает все, чтобы не стать на него похожей. Должно быть, ужасно иметь такого отца. Хотя, что мы могли знать... Нам никогда этого не почувствовать. Иногда, мы не хотели даже здороваться с ним.
Мы с Мишкой бегали курить на веранду нашего садика. Мы старались делать это так, чтобы наши родители ничего не знали. Когда мы готовились перелезть через забор садика, мы оглядывались на наши окна, не смотрит ли кто. А на веранде нам тоже не было покоя. Она часто была кем-нибудь занята. Бывало, мы успевали расположиться на другой, но нас все равно выгонял сторож. Он кричал нам издалека, а мы, заслышав, убегали.
Время шло быстрее, чем мы успевали взрослеть. После окончания школы мы с Мариной поступили в юридический университет. Родители сказали мне, что юриспруденция сейчас очень ценится, и я потащил за собой Марину. Она, не сомневаясь, согласилась. Вдвоем все равно легче. Глеб пошел учиться на филолога. Он объяснял это тем, что это единственная специальность, где ему будет интересно. Мишка пошел на факультет радиотехники, потому, что туда был самый маленький конкурс. Мы волновались, что он не поступит, но у него все получилось. Мы на себе ощутили отличие школы от университета. В армию никто из нас не пошел, несмотря на то, что все мы любили песни дяди Саши.
Однажды, Мишка и Оля заявили, что собираются пожениться. Нам тогда было по девятнадцать лет. Они даже выбрали примерную дату. Мишка сказал, что женитьба будет в мае следующего года или в начале лета. Мы были очень удивлены. Мне было известно, что Мишка проводит с Олей все свободное время, но я не думал что у них все так серьезно. До этого я общался с ней всего несколько раз, и это, обычно, происходило на днях рождения Мишки. А теперь я почувствовал, что мне придется близко с ней познакомиться. Было непривычно думать, что словосочетание «жена друга» совсем скоро будет применимо и ко мне. Но уже сейчас я мог с уверенностью говорить «невеста друга» по отношению к Оле. Когда Мишка говорил о свадьбе, я вдруг задумался о себе. С кем бы я мог пойти под венец? Помню, я тогда подумал о Марине. Мы с ней всегда были вместе. Никого другого я рядом представить не смог. Я невольно взглянул на Марину. Она смотрела на меня. Я отвел глаза и попытался отбросить эти мысли.
- Потом, - думал я, - не сейчас. Будет еще время.
Глеб искренне желал счастья Оле и Мишке. Он тогда сказал что-то красивое про любовь и брачные узы, мне очень понравились его слова. Сам Глеб, как мне казалось, не задумывался о том, с кем он свяжет свою жизнь. У него не было девушки, он всегда вел себя так, словно она была ему не нужна. Что поделать, Глеб всегда был особенным.
Как-то раз мы заговорили о книгах. Глеб сказал, что уже давно перестал читать художественную литературу. Однако, он до сих пор читал «авторами». Шопенгауэр и Ницше сменили Лермонтова и Толстого. Эти люди сильно влияли на Глеба. Однажды, я увидел у него в столе «Мою борьбу» Гитлера.
- Все самые выдающиеся люди были нацистами, - в ответ на мое недоумение, сказал Глеб.
Я начал читать Лимонова. Мне нравилось, как он переламывает историю, в этих книгах я находил много пищи для размышления. В нашем городе было отделение национал-большевиков, и я подумывал туда вступить. Марину почему-то это пугало, она всегда отговаривала меня. Ее настольными авторами были Золя, Ибсен и Карамзин. Я обещал, что когда я дочитаю книгу Лимонова, обязательно отдам ей. Мишка читал «Заводной апельсин» Берджесса, от Лимонова отказывался.
Когда нам исполнился двадцать один год, мы окончательно стали взрослыми.
* * *
У нас проходила акция протеста против капитализма. Мы, я и еще двое национал-большевиков, захватили здание Сбербанка. Мы сообщили всем, что на нас одеты пояса со взрывчаткой, как на шахидах, поэтому, к нам никто не входил, и мы спокойно кричали лозунги. Наш региональный руководитель утверждал, что это единственный способ достучаться до чиновников, которые «не могут сдвинуть с места свои жирные задницы». А мы шли, нами двигали самые чистые мотивы. По плану, нам нужно было в течение часа держать власти в напряжении, а после, освободить здание от захвата и уйти от преследования. В случае удачного проведения операции, нам уже ничего бы не грозило, потому, что мы были в масках. Но после получаса наших истошных криков все пошло наперекосяк. Непонятно откуда, в приоткрытое окно влетела дымовая шашка. Антон, один из наших, запаниковал и засуетился. Я тоже испугался и мгновенно лег на пол. В следующую секунду пояс Антона дал взрыв. Тут же в задымленное помещение ворвался ОМОН, и мне аккуратно заломили руки.
Я сижу уже четыре года, осталось сидеть еще четыре. Те двое, с кем я был на акции, погибли. Всего в тот день при взрыве погибло шесть человек. Мне тогда предъявили обвинение сразу по нескольким статьям.
После окончания университета, Мишка устроился на работу. Оля переехала жить к нему, и они жили в гражданском браке. Дядя Саша решил купить им квартиру, но не говорил об этом Мишке. Он хотел устроить сюрприз на день свадьбы. Сбережений у него было немного, но на однокомнатную квартиру хватало. Он знал, что на первое время молодоженам этого будет достаточно. А Мишка с Олей чувствовали себя очень уютно и в Мишкиной комнате. Тетя Ира и Дядя Саша очень нравились Оле, они были просто замечательными.
Одним вечером Миша с Олей возвращались домой. У их подъезда стояли какие-то пьяные парни, которые попытались перегородить им дорогу. Мишка назвал их быдлом, обошел их, и им с Олей удалось спокойно дойти до квартиры. На другой день Мишка вновь встретил их у своего подъезда. Теперь мимо пройти уже не удалось. Он был без Оли, поэтому не боялся драться.
- Будет пара синяков, да и заживет, не в первый раз, - думал он.
Ночью дядя Саша нашел его мертвым на лестнице в подъезде с двумя ножевыми ранениями в живот.
Глеб часто ездил на различные семинары, где выступал с докладами. У него был целый ряд собственных теорий. Выступая, он всегда поражал аудиторию, а его имя постоянно упоминалось в хрониках конференций. Самую бурную реакцию вызвала его теория неравенства наций. В начале этого доклада он утверждал, что может выделить особенности целой нации по сотне слов из ее национального языка. Он сказал, что все нации не равны с рождения, и выделил из них низшие и высшие. Наконец, он заявил, что способен воспитать в изолированном государстве из высшей – идеальную нацию. И предъявил методику, позволяющую сделать это за две сотни лет.
Глебу было предъявлено обвинение в разжигании межнациональной вражды. На суде он очень горячо высказывался, и его не посадили. Он был отправлен в клинику. Проведя там два месяца, он не выдержал. Он разбил то ли стекло, то ли зеркало, и осколком стал изрезать себе вены. Его обнаружили только через полчаса, на его руках было четырнадцать порезов.
Марина устроилась работать кассиром в магазин бытовой техники. Ей обещали, что через полгода для нее будет вакансия в районном суде, поэтому она не расстраивалась, что придется немного поработать не по специальности. У нее был очень тяжелый период, но она старалась найти в себе силы. Ведь жизнь продолжается.
Однажды, когда она возвращалась домой, ее избил и изнасиловал какой-то пьяный мужик. Наш район почти не освещался в темное время суток, и звать на помощь не было смысла. Люди давно привыкли. Марина пролежала в переулке почти до самого утра, у нее болело все тело, больно было даже пошевелиться. Потом она немного начала приходить в себя. Дома отец ничего не заметил, только ворчал на нее за что-то.
Спустя несколько дней, Марина уехала к бабке в село. Та жила одна, у нее была своя изба и скотина. Первое время она почти не разговаривала, а ночами плакала. Но потом потихоньку возвращалась к жизни. Марина помогала бабке с уборкой, носила воду, колола дрова. Она только один раз подумала о возвращении в город, и решила: «Нет!». Разве, что через несколько лет…
Через полгода отец Марины спился и умер.
А наш дом снесли.
Эта скотина, Савенко, просто хочет быть первым после Ленина и Гитлера. Все могло быть по-другому…
Каждый день я вспоминаю ИХ. Этих незаменимых для меня людей. Эти трое сопровождали меня на протяжении всей моей жизни. Если я вспомню все свои радости, страдания, разочарования, то обязательно рядом будет кто-то из них. Я только сейчас понимаю, как я сильно их любил. Я любил Глеба. Я любил Мишку. А Марину я любил даже по-особому.
Иногда мне начинает казаться, что я их выдумал. Что ничего не было, я как будто всю жизнь сидел в тюрьме, а они мне просто снились. В этом есть доля правды, потому, что, если мне снятся сны, то я вижу их там. Мне больше некого видеть во сне.
Я навсегда их потерял. Теперь мне не к кому возвращаться, когда мой срок кончится. Я не найду покоя, пока у меня в голове остались воспоминания о них. Я уже никогда не найду покоя.
Я все чаще вспоминаю, как мы познакомились.
Какие мы святые...

КМС
Странный расказ

А мне нравятся. Оба. Больше нравится идиот - он веселый и, кстати, у меня похожее было )

razor пишет:Больше нравится идиот - он веселый и, кстати, у меня похожее было )

Ну, дык, с тебя писал )

Рассказ "Идиот" читал уже. Супер! Обожаю его! Тонкий и с самоироничный.
В "КМС" слишком тяжелая концовка. Я не считаю правильным воспринимать мир детства - как мир света и доброты, а мир взрослых - как мир депрессии, упадка и смерти. Хотя в этом тоже что-то есть.

Холокост пишет:Ну, дык, с тебя писал )

ггг
Давай еще что-нибудь с меня пиши, я только рад буду =)

Спасибо за оценку
Игорь, напишу про мальчика-компьютерщика-гея-фетишиста, который брал чужие файлы, а потом смотрел на них у себя дома и тихонько мастурбировал, приговаривая: "Ах, это Пашин файл..."
Только это, конечно, не с тебя Я думаю многие остальные посетители форума могут узнать себя в этом мальчике...

интересно, что же получтся
Пиши, буду ждать (да и не я один наверное)!

не знаю куда спостить, но чото цепануло...
пусть будет тут:



- А давай наперегонки до горки? - предложил он ей, предвкушая победу.
- Неа. - отказалась она - Воспитательница сказала не бегать. Попадет потом.
- Струсила? Сдаешься? - подначил он ее и засмеялся обидно.
- Вот еще. - фыркнула она и рванула с места к горке.
Потом они сидели в группе, наказанные, под присмотром нянечки, смотрели в окно как гуляют другие и дулись друг на друга и на воспитательницу.
- Говорила тебе - попадет. - бурчала она.
- Я бы тебя перегнал обязательно - дулся он - Ты нечестно побежала. Я не приготовился:

- А спорим я быстрей тебя читаю? - предложил он ей.
- Хахаха. - приняла она пари - Вот будут проверять технику чтения и посмотрим. Если я быстрее - будешь мой портфель до дому и до школы таскать всю неделю.
- А если я - отдаешь мне свои яблоки всю неделю! - согласился он.
Потом он пыхтел по дороге с двумя ранцами и бурчал:
- Ну и что! Зато ты не запоминаешь что читаешь и пишешь медленнее. Спорим?:

- А давай поиграем. - предложил он - Как будто бы я рыцарь, а ты как будто бы дама сердца.
- Дурак. - почему-то обиделась она.
- Слабо? - засмеялся он - Слабо смущаться при виде меня? И дураком не обзываться тоже слабо.
- И ничего не слабо. - повелась она - Тогда вот чего. Ты меня тоже дурой не обзываешь и защищаешь.
- Само собой - кивнул он - А ты мне алгебру решаешь. Не рыцарское это дело.
- А ты мне сочинения пишешь. - хихикнула она - Врать и сочинять - как раз рыцарское дело.
А потом он оправдывался в телефон:
- А не надо было себя как дура вести. Тогда никто бы дурой и не назвал. Я, кстати, и извинился сразу:

- Ты сможешь сыграть влюбленного в меня человека? - спросила она
- С трудом. - ехидно ответил он - Я тебя слишком хорошо знаю. А что случилось?
- На вечеринку пригласили. А одной идти не хочется. Будут предлагать всякое.
- Нуу.. Я даже не знаю.- протянул он.
- Слабо? - подначила она.
- И ничего не слабо. - принял он предложение - С тебя пачка сигар, кстати.
- За что? - не поняла она.
- Эскорт нынче дорог. - развел руками он.
А по дороге домой он бурчал:
- Сыграй влюбленного, сыграй влюбленного. А сама по роже лупит ни за что: Влюбленные между прочим целоваться лезут обычно:

- Что это? - спросила она.
- Кольцо. Не очевидно разве? - промямлил он.
- Нибелунгов? Власти? Какая-то новая игра затевается?
- Угу. Давай в мужа и жену поиграем. - выпалил он
- Надо подумать. - кивнула она.
- Слабо? - подначил он.
- И ничего не слабо. - протянула она - А мы не заигрываемся?
- Да разведемся если что. Делов-то. - хмыкнул он.
А потом он оправдывался:
- А откуда мне знать как предложения делаются? Я ж в первый раз предлагаю. Ну хочешь еще раз попробую? Мне не слабо.

- Сыграем в родителей? - предложила она.
- Давай. В моих или в твоих? - согласился он.
- Дурак. В родителей собственного ребенка. Слабо?
- Ого как. - задумался он - Не слабо, конечно, но трудно небось..
- Сдаешься? - огорчилась она
- Не,не. Когда эт я тебе сдавался? Играю, конечно. - решился он.

- Усложняем игру. Ты теперь играешь в бабушку.
- Правда? - не поверила она.
- 3900. - кивнул он - Пацан. Слабо тебе в бабушку сыграть?
- А ты в данном случае во что играешь?
- В мужа бабушки. - засмеялся он - Глупо мне в бабушку играть.
- В де-душ-ку. Как бы ты тут не молодился. - засмеялась она - Или слабо?
- Куда я денусь-то:

Она сидела у его кровати и плакала:
- Сдаешься? Ты сдаешься что ли? Выходишь из игры? Слабо еще поиграть?
- Угу. Похоже что так. - ответил он - Неплохо поиграли, да?
- Ты проиграл раз сдаешься. Понял? Проиграл.
- Спорное утверждение. - улыбнулся он и умер::..

ППриколно, еслиб не конец...

мда...грусно стало

Porshen пишет:ППриколно, еслиб не конец...

Спорное утверждение.

такая прикольная история, а заканчивается как то грустно

Классная история - от начала до конца!!! Спасибо!

мне понравилось!
по-моему очень даже мило

Спасибо, очень приятно
Буду писать еще

Холокост пишет:Спасибо, очень приятно
Буду писать еще

а мы будем ждать